Автор «Компромисса», «Заповедника», «Чемодана» – прекрасный журналист и блестящий рассказчик. В чем особенность его творчества и почему писатель не брезговал «привирать» – школьникам «Сириуса» рассказала почетный работник общего образования, учитель русского языка и литературы Президентского физико-математического лицея №239 Санкт-Петербурга Любовь Сердакова.
«Художественный метод – театральный реализм, жанр – псевдодокументалистика», – так определял творчество Сергея Довлатова один из ближайших друзей, петербургский литературовед и писатель Андрей Арьев . Будучи выдающимся мастером слова, умевшем превратить реальность в искрометную выдумку-анекдот, он чуждался «литературы Больших Идей» (определение Набокова, прим.ред.) и предпочитал называть себя простым рассказчиком. «Писатели пишут, как люди должны жить. Я же пишу, как они живут», – объяснял автор.
«Выявляя сущность довлатовской прозы, Андрей Арьев говорил, что в литературе Довлатов существует так же, как гениальный актер на сцене, – вытягивает любую провальную роль. Секрет притягательности его прозы кроется в удивительной наблюдательности: окружающий мир он всегда описывал точно и узнаваемо», – рассказывала Любовь Сердакова.
Довлатов – чуткий стилист, в его сочинениях все слова во фразе обязательно должны начинаться с разных букв, это важно. «Шагал, который жил в Харькове», написал в одном из своих рассказов Довлатов (воспоминания писателя Виктории Токаревой). Ба, вот так странность: Шагал же жил в Витебске. И Довлатов, конечно, это прекрасно знал. Причина намеренного искажения фактов простая: он не мог поставить рядом две буквы «в». Написать «В Витебске» было невыносимо, это трудно произносить. И здесь Довлатов был готов пожертвовать истиной, но не чистотой стиля.
Его подруга Людмила Штерн в одной из своих статей рассказывала: «Сергей был нетерпим к пошлым пословицам и поговоркам, к ошибкам в ударениях, к вульгаризмам и украинизмам. Люди, говорящие "позвОнишь", "катАлог", "пара дней", переставали для него существовать. Он мог буквально возненавидеть собеседника за употребление слов "вкуснятина", "ладненько", "кушать" ("мы кушали в семь часов"), "на минуточку" ("он на минуточку оказался ее мужем"), "Звякни мне утром" или "Я подскочу к тебе вечером".
Вместе с тем для Довлатова самое важное – живая речь, – объясняла педагог. Его остроумие сопоставляют с Гоголем, Зощенко и Шварцем, смешное он искал там, где бы другим было незаметно. Над природой его юмора размышлял и литературный критик Александр Генис: «Он подслушивал жизнь. И в этом отношении его «Записные книжки» – очень характерные истории, потому, что половине событий, которые он там описывает, я был свидетелем…». Простые сюжеты и построение фразы давали невероятный эффект, его герои проявляли себя преимущественно в диалоге. Характеры – внятны, проза – человечна.
«…Встретил я экономиста Фельдмана. Он говорит:
– Вашу жену зовут Софа?
– Нет, – говорю, – Лена.
– Знаю. Я пошутил. У Вас нет чувства юмора. Вы, наверное, латыш?
– Почему латыш?
– Да я же пошутил. У Вас совершенно отсутствует чувство юмора. Может, к логопеду обратитесь?
– Почему к логопеду?
– Шучу, шучу. Где Ваше чувство юмора?..»
«Записные Книжки»
Художественные законы довлатовского мира прежде всего определяет анекдот. В своих «Записных книжках» он писал: «Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова».
Особую чеховскую поэтику писатель старался пронести через все свое творчество, превращая свои даже самые короткие рассказы в остроумные театральные зарисовки – по остроте характеристик, четкости формулировок и глубине смысла.
Что почитать о Довлатове:
«Довлатов и окрестности» Александр Генис;
«Мне скучно без Довлатова» Евгений Рейн;
«Довлатов, добрый мой приятель…» Людмила Штерн;
«Довлатов вверх ногами: трагедия веселого человека» Владимир Соловьев, Елена Клепикова.
